«Дело в том, что в наши музеи и вообще в культурную индустрию не встроено понятие „производство“. Живой художник в музее — довольно неочевидное явление. Есть Союз художников, есть выставочные залы, но от музея они отделены как „высокое“ и „низкое“, „живое“ и „мёртвое“. И процесс, когда художник приходит в музей, очень травматичен, потому что перед музеями в первую очередь стоит задача сохранения, а не производства.
Однако, когда художник приходит в музей, он по-другому осмысляет то, что в нём выставлено. Причём очень часто в постсоветских нехудожественных музеях уже есть искусство, живопись там служит некоторым фоном, некоторой декорацией, иллюстрирующей ту или иную тему. Это могут быть батальные сцены в Музее вооружённых сил или пейзажи, если это музей леса или геологии. Декоративная функция, которая была отведена живописи в таких музеях, очень влияет на восприятие искусства музейным сотрудником и, широко говоря, культурной интеллигенцией. Она, конечно, важна, и для неё находится место, но она иллюстративна — по отношению к предмету высказывания искусство здесь является только инструментом, декоративной единицей, иллюстрирующей предмет высказывания. Понятно, что в российском обществе существуют гегемония и иерархия гуманитарных дисциплин, и никакой фонд не перевернёт всю эту устоявшуюся систему. Но найти на уровне музейных сотрудников, научных сотрудников, экспозиционеров, художников музея собеседников на темы, что такое „произведение“, „выставка“, „дизайн“, „музей“, — очень важно и к тому же интересно. Все эти слои мне кажутся существенными для обеих сторон. И тем более, это то, что интересует самих художников. Как куратор я отталкиваюсь от того, что происходит в искусстве, стараюсь не изобретать тем сама, хотя это очень заманчиво. Я не тот куратор, который пишет повестку дня, а потом подтягивает под неё художников. Я занимаюсь тем, что внимательно слушаю художников и много разговариваю с ними, а потом стараюсь создать им необходимые связи с местом и временем».